Неточные совпадения
—
Солдат! — презрительно сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не сказал, — обратился
к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас
выйдут, пойдут в детскую.
Я
вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня
к их начальнику. Увидя офицера,
солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня
к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи владыко! чем это все кончится?» Кибитка шагом поехала за нами.
Генерал подошел
к той двери, из которой должен был
выйти Бенкендорф, и замер в неподвижной вытяжке; я с большим любопытством рассматривал этот идеал унтер-офицера… ну, должно быть,
солдат посек он на своем веку за шагистику; откуда берутся эти люди?
Стрелкову подтвердили стеречь Сережку и, как только появится, не
высылая в деревню, представить в Москве в рекрутское присутствие и сдать в
солдаты, разумеется, в зачет. Но матушка не ограничилась этим и призвала
к допросу старика Сергеича.
Тюрьма стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный
солдат подошел
к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда
вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий», в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Однажды,
выйдя на рассвете прогуляться на бак, я увидел, как
солдаты, женщины, дети, два китайца и арестанты в кандалах крепко спали, прижавшись друг
к другу; их покрывала роса, и было прохладно.
Если сегодня не удалось уйти из тюрьмы через открытые ворота, то завтра можно будет бежать из тайги, когда
выйдут на работу 20–30 человек под надзором одного
солдата; кто не бежал из тайги, тот подождет месяц-другой, когда отдадут
к какому-нибудь чиновнику в прислуги или
к поселенцу в работники.
— Ребята! надо сходить назад — взять офицера, что ранен там в канаве, — сказал он не слишком громко и повелительно, чувствуя, как неприятно будет
солдатам исполнять это приказанье, — и действительно, так как он ни
к кому именно не обращался, никто не
вышел, чтобы исполнить его.
Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк,
солдаты зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания; фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по ногам тех, которым некуда было убрать их,
вышел к офицеру.
Вечерами, по праздникам, одев голубую рубаху, плисовые шаровары и ярко начищенные сапоги, он
выходил к воротам с большой гармоникой, закинутой на ремне за спину, и становился точно
солдат в позиции «на караул».
Почти каждый день
к крыльцу ее квартиры черный
солдат Тюфяев подводил тонконогого рыжего коня, дама
выходила на крыльцо в длинном, стального цвета, бархатном платье, в белых перчатках с раструбами, в желтых сапогах.
Потом начались тосты за Барятинского, за Воронцова, за офицеров, за
солдат, и гости
вышли от обеда опьяненные и выпитым вином, и военным восторгом,
к которому они и так были особенно склонны.
Шагая в ногу, как
солдаты, мы обогнули в молчании несколько углов и
вышли на площадь. Филатр пригласил зайти в кафе. Это было так странно для моего состояния, что я согласился. Мы заняли стол у эстрады и потребовали вина. На эстраде сменялись певицы и танцовщицы. Филатр стал снова развивать тему о трещине на стекле, затем перешел
к случаю с натуралистом Вайторном, который, сидя в саду, услышал разговор пчел. Я слушал довольно внимательно.
В тридцати верстах от Сакмарского городка находилась крепость Пречистенская. Лучшая часть ее гарнизона была взята Биловым на походе его
к Татищевой. Один из отрядов Пугачева занял ее без супротивления. Офицеры и гарнизон
вышли навстречу победителям. Самозванец, по своему обыкновению, принял
солдат в свое войско и в первый раз оказал позорную милость офицерам.
— На всех жертвую, — говорил он с гордым комически — трогательным самодовольством. — А кто
к солдатам гулять,
выходи из хоровода вон, — прибавил он вдруг, злобно глянув на Оленина.
И вот завтра его порют. Утром мы собрались во второй батальон на конфирмацию.
Солдаты выстроены в каре, — оставлено только место для прохода. Посередине две кучи длинных березовых розог, перевязанных пучками. Придут офицеры, взглянут на розги и
выйдут из казармы на крыльцо. Пришел и Шептун. Сутуловатый, приземистый, исподлобья взглянул он своими неподвижными рыбьими глазами на строй, подошел
к розгам, взял пучок, свистнул им два раза в воздухе и, бережно положив, прошел в фельдфебельскую канцелярию.
Побывав у мещанина и возвращаясь
к себе домой, он встретил около почты знакомого полицейского надзирателя, который поздоровался и прошел с ним по улице несколько шагов, и почему-то это показалось ему подозрительным, дома целый день у него не
выходили из головы арестанты и
солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться.
В один из холодных январских воскресных вечеров холодного 187… года
к воротам завода подходил или, вернее сказать, подбегал молодой человек с интеллигентным лицом, одетый в рубище, в опорках вместо сапог, надетых на босые ноги. Подошедший постучал в калитку большим железным кольцом, и на стук
вышел сторож, усатый
солдат, с добродушно-строгим выражением чисто русского, курносого лица.
Вдруг какие-то радужные круги завертелись в глазах Воронова, а затем еще темнее темной ночи из-под земли начала вырастать фигура жида-знахаря, насквозь проколотая окровавленным осиновым колом… Все выше и выше росла фигура и костлявыми, черными, как земля, руками потянулась
к нему… Воронов хочет перекреститься и прочесть молитву «Да воскреснет бог», а у него
выходит:
солдат есть имя общее, знаменитое, имя
солдата носит…
Глумов. Помнишь, сколько
к нам провинциалов наезжало! Подумаешь, у него горы золотые, — так развернется. А глядишь, покутит недель шесть, либо в
солдаты продается, либо его домой по этапу
вышлют, а то приедет отец, да как в трактире за волосы ухватит, так и везет его до самого дому верст четыреста. (Глядит на часы.) Однако мне пора. Как я заболтался. (Быстро уходит.)
Все офицеры выбежали из избы;
к ним присоединилось человек пятьдесят
солдат. Место сражения было не слишком обширно, и в несколько минут на улице все уголки были обшарены. В кустах нашли трех убитых неприятелей, но Рославлева нигде не было. Наконец вся толпа
вышла на морской берег.
Пули с визгом летали по улице, свистели над его головою, но ему было не до них; при свете пожара он видел, как неприятельские стрелки бегали взад и вперед, стреляли по домам, кололи штыками встречающихся им русских
солдат, а рота не строилась… «
К ружью!
выходи! — кричал во все горло Зарядьев, стараясь высунуться как можно более.
Если вам нужно узнать, в каком году кто защищал диссертацию, поступил на службу,
вышел в отставку или умер, то призовите
к себе на помощь громадную память этого
солдата, и он не только назовет вам год, месяц и число, но и сообщит также подробности, которыми сопровождалось то или другое обстоятельство.
Смотритель махнул
солдату, державшему под рукою завернутого в тряпку ребенка.
Солдат сейчас по этому знаку
вышел за дверь с своей ношей. Настя выпустила смотрительскую полу и, как бешеная кошка, бросилась
к двери; но ее удержали три оставшиеся
солдата и неизвестно для чего завели ей назад руки.
И все уже это было собрано и готово, они стали совсем
выходить:
солдаты взяли набранные на болты скибы икон на плечи и понесли
к лодкам, а Михайлица, которая тоже за народом в горницу пробралась, тем часом тихонько скрала с аналогия ангельскую икону и тащит ее под платком в чулан, да как руки-то у нее дрожат, она ее и выронила.
Чужая рука расстегивала единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно
выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое. Уходя,
солдаты затянули лихую песню, и те, что ближе были
к телегам с арестованными мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они ушли в город,
к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, глинистых полей с коротким и редким жнивьем.
Отъехавши верст сорок, он опять остановился кормить, отдохнул в сенях на постоялом дворе и в обед
вышел на крыльцо и велел поставить самовар; достал гитару и стал играть; вдруг ко двору подъезжает тройка с колокольчиком, и из повозки
выходит чиновник с двумя
солдатами, подходит
к Аксенову и спрашивает: кто, откуда?
— Ну-с, я слушаю вас. В чем дело? — присаживаясь тут же, на подоконник, и жестом руки приказав
солдату выйти, произнес, обращаясь
к своим гостям, капитан Любавин.
На краю города, в стороне от шоссе, стоит грязное двухэтажное здание с маленькими окнами в решетках. Поздним вечером
к железным воротам подкатил автомобиль, из него
вышли двое военных и прошли в контору. В темной конторе чадила коптилка, вооруженные
солдаты пили вино, пели песни.
Он торопливо
вышел в дверь направо. Бледная кухарка тяжело вздыхала.
Солдаты смотрели на блестящий паркет, на большой черный рояль. Высокий подошел
к двери налево и открыл ее. За ним оба другие пошли. На потолке висел розовый фонарь. Девушка, с обнаженными руками и плечами, приподнявшись на постели, испуганно прислушивалась. Она вскрикнула и закрылась одеялом. Из темноты соседней комнаты женский голос спросил...
Помню я еще, в отряде 1852 года, один из молодых
солдат к чему-то сказал во время дела, что уж, кажется, взводу не
выйти отсюда, и как весь взвод со злобой напустился на него за такие дурные слова, которые они и повторять не хотели.
К счастью, истории никакой не
вышло.
Солдаты не тронули полковника. Вскоре нам дали новый вагон, и капитан перешел
к нам обратно.
Я едва слышу, что он говорит… Поворачиваюсь
к дверям и, пошатываясь,
выхожу из приемной. Солдат-служитель идет впереди меня.
«Неладно, — думает
солдат, —
выходит. По городам, по этапным дворам, по штабам-лазаретам и слухом о таких делах не слыхал. Порядок твердый, все как есть одно
к одному приспособлено. Будь ты хочь распролеший, в казенное место сунешься — шваброй тебя дневальный выметет, и не хрюкнешь. А тут в коренное русское село, в тихую глухомань этакое непотребство вонзилось…»
Конюхи сводили по сходням фыркающих лошадей, внизу подходили паровозы и брали с нижней палубы вагоны. Двинулись команды. Опять,
выходя из себя, свирепо кричали на
солдат помощник коменданта и любезный, милый поручик с белым околышем. Опять
солдаты толклись угрюмо и сосредоточенно, держа прикладами
к земле винтовки с привинченными острием вниз штыками.
Тяжелое беспокойство овладело им. Он лег, потом встал и поглядел в окно, не едет ли верховой? Но верхового не было. Он опять лег, через полчаса встал и, не выдержав беспокойства,
вышел на улицу и зашагал
к церкви. На площади, около ограды, было темно и пустынно… Какие-то три
солдата стояли рядом у самого спуска и молчали. Увидев Рябовича, они встрепенулись и отдали честь. Он откозырял им в ответ и стал спускаться вниз по знакомой тропинке.
Однажды утром я услышал в отдалении странные китайские крики, какой-то рыдающий вой… Я
вышел. На втором, боковом дворе, где помещался полковой обоз, толпился народ, —
солдаты и китайцы; стоял ряд пустых арб, запряженных низкорослыми китайскими лошадьми и мулами. Около пустой ямы, выложенной циновками, качаясь на больных ногах, рыдал рябой старик-хозяин. Он выл, странно поднимал руки
к небу, хватался за голову и наклонялся и заглядывал в яму.
— Ты не понимаешь дела. Несмотря на твои молодые годы, ты очень много потеряешь в военной службе. Если бы я назначал тебя
к этой службе, то записал бы в полк при самом рождении, это я мог бы сделать легко, тогда шестнадцати лет, явившись на службу, ты был бы уже офицером гвардии и мог бы
выйти в армию капитаном или секунд-майором… Теперь же тебе, знай это, придется начинать с
солдата.
На вечере у полкового командира, где в промежутках между роберами собрались все у чайного стола, разговор зашел об отказавшемся
солдате. Полковой командир определенно выразил свое мнение о том, что причина всего — необразованность: нахватаются всяких понятий, а не знают, что
к чему, и
выходят такие несообразности.
— Эвона! Монумент глиняный на занятия
вышел… Что
к чему обычно — брюхо
к опояске,
солдат к барыниной ласке.
— On vous demandera quand on aura besoin de vous, [ — Когда будет нужно, вас позовут,] — сказал он.
Солдаты вышли. Денщик, успевший между тем побывать в кухне, подошел
к офицеру.
Пройдя с голодными, разутыми
солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион
вышел в Голлабрун на венско-цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших
к Голлабруну из Вены.